Лжец - Страница 80

– Да?

– Почему ты не отправил документы по почте или еще как-нибудь? Если они решились перерезать человеку горло на глазах у всех… я к тому, что нельзя же было разъезжать повсюду с такими бумагами в валяющемся на заднем сиденье кейсе! Это непрофессиональный ход, старина.

– Непрофессиональный?

– Ну, ты знаешь. Методы проведения операций. Не этому учил Сэррэтт оперативников «Цирка».

– Сдается мне, Эйдриан, что ты заговариваешься.

– Ле Карре. Оперативные методы. Хороший оперативник взял бы документы и поместил их в ШТ или ТПЯ.

– Куда?

– В шпионский тайник или тайный почтовый ящик для связи с резидентом.

– А.

– Московские правила, Джордж, старина. Всегда московские правила.

– Да, не сомневаюсь, шпионский тайник был бы идеальным решением. Мне следовало об этом подумать. Я же вместо того изготовил фальшивую копию рукописи, а настоящую оставил в Зальцбурге.

– Что?

– Это представлялось разумным, – сказал Трефузис.

– То есть документы в украденном кейсе?..

– Содержали полную дребедень. Полагаю, они потратили немалое время, читая их так и этак, пока наконец не сообразили, что рукопись, попавшая им в руки, содержит ровно столько же поучительных сведений, сколько страницы с триста двадцать третьей по триста шестьдесят седьмую телефонной книги города Зальцбурга.

– А что ты сделал с настоящей рукописью?

– В отеле была одна очень милая горничная. Она сказала, что сохранит рукопись до следующего моего появления. Это как, тоже ход непрофессиональный?

– Ну, – ответил Эйдриан, – если рукопись все еще у нее, то профессиональный, если нет, то не очень.

Трефузис благодарно склонил голову.

– Ты только не оглядывайся, – сказал он, – но через две машины от нас уже двенадцать километров тащится белый «ситроен». «Би-икс» это или не «би-икс» я, по правде, сказать не могу.

Эйдриан оглянулся.

– Ты так и не сказал, – заметил он, – кто, собственно, перерезал горло тому скрипачу… еще раз, как его звали?

– Молтаи.

– Верно. Тебе известно, кто его убил?

– Так много людей желало бы наложить лапу на машину, способную предотвратить ложь, вранье и притворство. Полиция, разведывательные службы, разных родов и видов заинтересованные организации и учреждения. Белу, как и любого хорошего ученого, тревожила мысль, что он, возможно, открыл двери для чего-то опасного, чего-то довольно страшного. «Что я наделал? Что я наделал? Наше ли это дело – лишать человека права на ложь?» Нечто в этом роде. Вопрос о свободе воли тут определенно присутствует. Вполне ведь возможно пройти путь от колыбели до могилы, оставаясь совершенным лжецом. Человек способен скрывать свою подлинную сущность, стремления и упования своего самого потаенного «я» даже от круга самых близких ему родственников и друзей, никогда и никому не говоря ни слова правды. Священники и психоаналитики могут верить, что исповедальня или сеанс психоанализа приоткрывают истину, но ты знаешь, и я знаю, и любое человеческое существо знает, что мы лжем все время и всем на свете. Ложь – такая же неотъемлемая наша часть, как одежда, которую мы носим. Первое, что сделал человек еще в раю, – он дал имена всему сущему, точно так же и первое наше действие, направленное на присвоение и обман, состояло в том, что мы отняли у камня право быть камнем, заперев его в клетку, образуемую словом «камень». На самом деле, как сказал Фенеллоза, во Вселенной не существует имен существительных. Второе великое деяние человека состояло в том, что он прикрыл свою наготу. С тех самых пор мы этим и занимаемся. Мы чувствуем, что истинная наша суть может покрыть нас позором. Ложь – глубоко укоренившаяся часть каждого из нас. Отнять ее значило бы сделать нас чем-то меньшим, а не большим, чем человек. Такими, во всяком случае, были опасения Белы.

– Да, – отозвался Эйдриан. – Однако ты так и не сказал мне, кто убил Молтаи.

– У венгров есть замечательное слово, – сказал Трефузис, – puszipajtas, означающее, примерно, «человека, которого ты знаешь так хорошо, что целуешь его при встрече на улице». Они люди экспансивные и страстные, венгры то есть, и, встречаясь, с удовольствием обмениваются поцелуями. Их можно спросить: «Вы знаете юного Эйдриана?» – а они могут ответить: «Знать-то я его знаю, однако мы с ним не puszipajtas».

– Я нисколько не сомневаюсь, – сообщил Эйдриан. – что все сказанное тобой к чему-нибудь да ведет.

– Несколько недель назад в Англию приехал внук Белы. Он шахматист, довольно известный, в прошлом году, на олимпиаде в Буэнос-Айресе, получил звание гроссмейстера. Ты несомненно следил за его турниром с Бентом Ларсеном.

– Нет, – ответил Эйдриан. – Я прозевал его турнир с Бентом Ларсеном, как ухитрился прозевать и его турниры с Анальным Карповым, Васильковым Смысловым и Петухом Петросяном.

– Экая чушь. Имя Ларсена, разумеется, означает по-английски в том числе и «извращенный, противоестественный и гомосексуальный», однако в Дании это широко распространенное имя, вам же, юный мистер Хили, не помешала бы толика терпения.

– Извини, Дональд, но ты нагородил вокруг темы нашего разговора столько околичностей.

– Тебе действительно так кажется? – удивленно спросил Трефузис.

– Действительно.

– Ну, тогда я торопливо перехожу к сути дела. Штефан, внук Белы, две недели назад прибыл в Англию, чтобы принять участие в турнире, который состоится в Гастингсе. Я получил указание встретиться с ним в одном из кембриджских парков. В «Паркерз Пис», если быть точным. Было десять часов тихого июньского вечера. Подробность не лишняя – я упомянул о вечере, дабы дать тебе представление об освещении, понимаешь? Эйдриан кивнул.